Галина КАЛИНИНА беседует с кандидатом психологических наук
Екатериной МИХАЙЛОВОЙ.
Интервью для журнала "Смена"

О, мои предки!

Мы знаем не так мало, как нам кажется.

Как вы думаете, о чем обратившиеся к нам люди говорили с психологами после кризиса 17-го августа? Не догадаетесь – о смысле жизни. Звонит, например, владелец небольшого бизнеса: "Мои ребята в растерянности – кто запил, кто в стенку смотрит остановившимся взглядом, но мы же все равно будем жить дальше, может, поработаете с командой, пока народ гречку запасает?" Начинаю расспрашивать. Выясняется, что сам-то коммерсант не запил и мыло с макаронами не скупает, а почему-то очень захотелось ему в этот тревожный момент... собрать всю родню. Ему вдруг вспомнились какие-то дальние тетки из Кинешмы, которым с тоской, по обязанности раз в год писал открытки. В свою очередь, и тетки встрепенулись: "Ну, как там у вас, в Москве?" Причем речь шла не о какой-то практической помощи дальним родственникам, а "просто захотелось их всех увидеть". Резкое выдергивание стула из-под человека заставляет его хвататься за что-то, чтобы удержаться – он вспоминает, что не один на белом свете. Каждому из нас очень важно ощущать себя частью чего-то большего, принадлежать к какой-то группе. Отсюда – желание собрать всех родственников, почувствовать себя членом клана. Особенно это желание обостряется, когда ломается уклад жизни. И когда меняется что-то в обществе. Казалось бы, ставни уже сделаны – освоена профессия, есть семья, работа, завоевано некое социальное положение...
- Но тут времена переменились и все затрещало по швам...
"Трещат" многие перегородки между сложившимися группами людей, привычные отношения. И неожиданно возникает вопрос "А кто я вообще такой?" – в смысле профессиональном, семейном, социальном? Как говорят психологи, нарушается ощущение самоидентичности. А когда у человека возникает неясность в его горизонтали, тогда опору можно найти в вертикали – в своем роду, у своих предков.
- О чем Вы говорите, Екатерина, какие "предки"?! Нам так мало известно о них!
И для нас само по себе незнание семейной истории – уже травма. Мы же прекрасно понимаем, почему так мало знаем – потому что уничтожались документы, скрывались сведения о людях, родство с которыми было опасно, потому что кидало с места на место войнами, ссылками... А человек хочет знать, какого он рода-племени. Люди, не имеющие отца, придумывают его себе. Отсутствие родни всегда считалось большим несчастьем. "Вот умру я, умру я, похоронят меня, и никто не узнает, где могилка моя..." Вот это сиротство в широком смысле, ощущение "ничейности", оно у нас очень глубокое, болезненное. А когда болит все время и у многих, то это уже и болью-то не считается, а на самом деле она...
- Как заноза? Вроде и не болит, а ноет, не отпускает?
И тем не менее мы знаем значительно больше, чем нам кажется. Во-первых, в каждой семье существует некая легенда, миф, причем и по отцовской, и по материнской линиям. Вспомните эти вечные разговоры о том, на кого похож ребенок, о том, где жили раньше ("...до того, как мы переехали с Сокольников на Ленинский"), кто как помер, кто чего достиг, кто как боролся, как выживал. Вспомните альбомы с фотографиями ("А это кто? – А это дядя Коля, который..."). Если собрать обрывки детских воспоминаний, каких-то разговоров, клочки, лоскутки, случайные детали, запавшие в память, то много всего понаберется. В памяти оседают порой малопонятные бабкины присказки, фрагменты казавшихся когда-то занудными рассказов. Крупицы информации об истории рода разбросаны в многочисленных бытовых разговорах, начиная с выбора работы и кончая выбором постельного белья, еды (и здесь есть версии материнские, отцовские, бабушкинские...).
- Скажем, мама любит пельмени, потому что она из Сибири, но варит папе борщи, потому что он с Украины?
Да, "там" принято так, а "у нас" – этак. Бабушки даже не задумываются о том, что рассказывают внукам нечто об отношениях двух ветвей рода, – они просто бухтят себе, занимаясь какими-то домашними делами, а на самом деле по капельке, между прочим, фактически передают семейные традиции. Хотя у нас это так и не называют. ("Ну, какие там традиции? Что, у нас шашка прадеда висит на стене или прабабушкины драгоценности хранятся в шкатулке?") Более того, очень многое передается вообще не словами. Ребенок узнает, что машины опасны, не потому, что ему читают лекцию о правилах уличного движения, а потому, что когда его через дорогу переводят, у взрослого рука напрягается. Очень важно не только то, о чем дома говорят, но и то, о чем не разговаривают или замолкают, меняя тему, что упорно не замечают, от чего отворачиваются. Такие напряженные "дырки" в общении четко указывают на то, что мы в семейной терапии называем "скелетом в шкафу" (если он был похоронен с должными почестями и оплакан, то уже не скребется из шкафа
- То есть речь идет о каких-то семейных тайнах?
Это могут быть самые разные вещи. Например, до рождения ребенка был, оказывается, еще один, который умер, о чем сыну никогда не говорили, но почему-то он это знает. Или, допустим, что-то о голоде. Замечали, в России детей перекутывают и перекармливают? Как нам передается вот это ощущение, что в ребенка надо впихнуть побольше и сейчас, пока есть? Причем, заметьте, лишнюю ложечку ему обычно кладет бабушка.
- Так – не словами – она передает некую информацию? И мы усваиваем ее так же, как понимаем, что дорога опасна?
Психологи называют это "сообщением". В данном случае бабушка нам без слов передает сообщение об отмеренности продуктов в пережитой ею эвакуации, о том, что детям нужно лучший кусок отдать... Порой подобная информация о том, что – хорошо, что – плохо, что – можно, а что – нельзя, передается нам очень смутными сообщениями. Иногда такого рода послания, назовем это так, бывают очень-очень издали. Они нас... предостерегают
- Вы имеете в виду "послания" от очень далеких предков?
Да. Часто к нам обращаются люди, которые от своего старшего родственника знают о чем-то повторяющемся в их роду из поколения в поколение (в романтизированном варианте говорят о семейном "проклятии"). Это может быть вражда сестер или, допустим, то, что старший сын в определенном возрасте обязательно калечится, либо героически погибает. Я вам расскажу историю, с которой столкнулась Анна Шутценбергер – мой учитель. Это клиницист с мировым именем из Ниццы. Она блестяще говорит по-русски, потому что у нее мать русская. Анна работает с семейными проклятиями. Здесь, конечно, веет мистическим ветерком, но мы, психологи, не имеем дело с духами, аурами, кармами и так далее. Мы можем достоверно сказать только то, что какая-то связь нашей судьбы с судьбами предков есть, но какова она, как передается информация "оттуда", – не знаем. Так вот в конце пятидесятых некий парижанин пережил травматическую ситуацию, связанную с лифтом. Едва выздоровев, он пришел на прием к Анне. Что же заставило его обратиться к психотерапевту? Оказалось, что отец пострадавшего еще до войны погиб в аварии, связанной с лифтом. И пациент Анны, и его отец – старшие сыновья в своих семьях. У пациента старший ребенок – тоже сын. Короче, что-то во всем этом французу не нравилось, вроде как "лифты преследуют нашу семью". Конечно, говорил он это со смехом. Анна стала выяснять, давно ли в их роду старшие дети – мальчики, что означает для него лифт... А он для того человека означал нечто страшное, то, что падает сверху "вот так" – он медленно проводил перед лицом ладонью сверху вниз. Докопались они и до родоначальника. (Часто это фигура мифологическая, потому что на самом деле это просто тот, кого запомнили как основателя рода). Он тоже был старшим сыном в своей семье. Попробуйте угадать, как он погиб?
- Сверху что-то на него упало?
Конечно. Что же на него упало? "Вот так" упало...
- Что бы это могло быть?... Боже мой! Неужели гильотина?!
Этот легендарный предок, основатель рода, дворянин, конечно же, во время великого террора погиб на гильотине. Семья рассеялась в эмиграции, какая-то ее часть скрывалась, потом все мучительно собирались вместе. И история про гильотину передавалась из поколения в поколение, потому что казненный был герой и, что очень важно, носитель фамилии. Какое-то время он был "скелетом в шкафу". Его имя нельзя было произносить, чтобы не обнаружить родство с ним. Поэтому и передавался жест, намекающий на способ казни. Так что драматические события в истории рода долго не забываются.
- И что же делать, если кто-то полагает, что в его собственном роду тоже есть "что-то этакое"?
Если мы не можем дистанцироваться от предка, спокойно рассуждать о нем, когда все в прошлом слишком смутно, не проговорено, тогда мы можем стать получателями "нехорошего" бессознательного родового послания.
- Значит, чем больше родители скрывают от ребенка, тем сильнее на него действует тайна?
Если угодно, да. Потому что там, где темное пятно, где какая-то тень, – там простор для фантазии. В темноте очертания всех предметов кажутся страшными. Лишне говорить, сколь травматична история нашей страны, сколько много в ней насилия, несправедливостей, темных пятен, теней. У нас в прошлом осталось очень много неоплаканного горя. Они... просят у нас сострадания
- И это горе, не выплаканное бабушками, скребется в нас? Каким образом?
Одна из женщин, назовем ее Светлана, на семинаре по семейной истории рассказала о том, что все ее детство отравила суровость бабушки. Да и мама, говорит, какая-то деревянная, бесчувственная. Пятерых Светланиных братьев и сестер в трудное время рассовали по интернатам где-то на востоке. Одно из потрясений детства – смерть брата. "Мне так буднично об этом сказали, как будто деньги потерялись. Я хорошо помню похороны. Мне плакать хотелось, а родственники... Деревянные все". Идем дальше. Выясняется, что у бабушки было одиннадцать детей, из которых выжила только Светина мама. Еще у бабушки был веселый гуляка-дедушка, который считался в семье паршивой овцой, потому что вечно гулял и песни пел, а она вечно беременная ходила. Рожала – хоронила, рожала – хоронила... Мы используем психодраматический метод – ролевую игру. Люди пытаются "влезть в шкуру" своих родственников. Это завораживающе интересно, увлекательно, возникают совершенно потрясающие догадки, "отыгрываются" застарелые эмоции, застрявшие в душе. Что Света хотела бы узнать у бабушки? "Я, – говорит, – хочу у нее спросить, как это так вообще можно жить?" Ладно. Спрашивай. Вошла она в роль бабушки. Поставили мы перед ней одиннадцать стульчиков. И отвечает "бабушка": "Над первым – убивалась..." И руки беспомощно повисли, как плети. Деревянные уже руки. И – горький, надрывный плач. Когда отплакалась она (а вместе с ней и половина группы), спрашиваю, что Света теперь хочет: "Как что? – С братиком попрощаться".
- То есть выплакать то, что тридцать лет назад комом в горле застряло?
Конечно! Что передается в этой семье из поколения в поколение как послание из прошлого, о котором мы только что говорили? Передается очень сильное горе (выплакать его одному человеку было не под силу). Отсюда это окаменение Светланиной мамы. У Светы, в сущности. благополучная жизнь, но не отпускает ощущение ноющей боли в душе.
- Это ноет невыплаканное горе ее бабушки?
Совершенно верно. Страданий было так много, что только на Светином поколении идет некоторое исцеление, восстанавливается чувствительность. Это довольно типичная картина: бабушка, суровая женщина, оставшаяся без мужа, окаменевшая от горя, не могла научить дочь быть матерью, потому что у нее самой вся жизнь как бы остановилась. Да, такие женщины могли спасти детей физически, обуть-одеть, увести в безопасное место, но вот лишний раз подержать их на руках, пошушукаться ними – уже не получалось. И вот уже внучка вырастает с ощущением, что ей ужасно не хватало мамы и она ищет ее в... мужчинах (а кто еще может взять взрослую тетку на ручки?). А потом разочаровывается в них, потому что хочет удовлетворения своей недокормленной детской потребности в ласке, а не отношений взрослых людей. Кстати, бабушки, не наевшиеся материнства и выхватывающие внуков, – это часть той же картинки. Сама бабушкина судьба – со своими травмой, опасностями, угрозами жизни, страданиями – это как бы ее послание, которое она транслирует потомкам через дочь: "жизнь тяжела и опасна", жизнь особенно тяжела и опаснa, когда есть дети", "дети – это очень тяжело", "лучше ничего не чувствовать". Вы не задумывались над тем, почему так много людей сначала утверждают, что они построят свою семью совершенно иначе, чем было заведено в родительском доме...
-А потом спохватываются: "Батюшки-светы! – нагородили все то же самое? Почему?
Потому что вот эти "послания" из далекого или недалекого прошлого, о которых мы говорим ("жизнь тяжела и опасна" и там далее), семейные предания, мифы усваиваются нами и "работают" на бессознательном уровне:просто нам что-то нравится, а что-то – нет, чего-то нам хочется, а чего-то – нет, что-то человек делает "сам не знаю почему". Это действует внутри нас – вот и все. И уже у внучки "почему-то" не получается быть ласковой матерью
- Ее сковывает горе, пережитое... бабушкой? И освободиться от него можно лишь выплакав страдание – не свое личное, а предков?
Или наоборот – получить их благословение и поддержку. Они... благословляют и охраняют насШведские коллеги рассказывали мне, как они работают с топ-менеджерами больших компаний, в частности, концерна "Вольво". Швеция эмансипированная страна и поэтому там много женщин даже в автомобильной отрасли. Они работают в очень конкурентной ситуации, теряют подруг, поднимаясь по служебной лестнице, находятся в довольно жестких отношениях с коллегами-мужчинами, а потому очень нуждаются в опоре на родовые корни, особенно на женские корни. Шведские коллеги утверждают, и я им верю, что практически у каждой из этих успешных дам в роду есть очень успешная женщина – по понятиям того времени, разумеется. Скажем, какая-нибудь пра-пра-пра-бабка корчму при дороге держала. Шведки, копнув семейные архивы, удивляются: "А ведь и правда!" Когда они расспрашивают старших родственников, делают выписки из церковных книг, начинают рассказывать о своих предках, у них, сегодняшних, возникает ощущение гордости, в том числе и за то, что они – женщины. Вот это послание издалека в данном случае называется разрешением на успешность. Вообще всю завораживающую семейную историю в какой-то момент можно рассматривать как систему запретов и разрешений, которые даются не словами, а жизнью наших предков. Знакомишься с их судьбами и возникает ощущение, что жить – можно, спастись – можно. Кто-то когда-то в вашем роду разбогател – вот его совершенно правдивое сообщение, что вполне реально изменить жизнь н лучшему. Можно быть женщиной и держать корчму при дороге.
- Но кроме благодарности предкам может возникнуть и обида на них, скажем, если кто-то уверен, что наследует... семейное проклятие?
Бывают и такие загадочные сюжеты. Чаще всего источником "проклятия" называются соседка или сестра (там, в глубине веков). Действительно ли это "проклятие" или фантазия, действует ли здесь внушение или "что-то еще", мы не знаем. Но какая разница, как "оно" действует, важно, что "проклятый" человек начинает ломать ноги. В таких случаях можно поискать помощь в других ветвях рода. У одной женщины было древо "с проклятием", как она полагала, а оказалось, что по боковой линии у нее есть троюродная бабушка-монахиня, которая успела умереть в 17-ом году, и ее успели отпеть утром того дня, когда солдаты и матросы пришли грабить монастырь. А по народному верованию, у кого в роду есть монах, там семь поколений отмолены. Так что всегда можно найти защитника, он обязательно есть. Кто-то говорит: "У меня в роду одни самоубийцы и алкоголики". А потом оказывается, что там наряду с тремя действительно самоубийцами семеро тех, кого иначе, как святыми, не назовешь.
- Наверное, если в роду есть какие-то истории со счастливым концом, их надо тщательно беречь, пересказывая детям?
Обязательно. Они нас... любятЕсть очень поучительные истории про чудесное избавление. Мой дед, рассказывает женщина (назовем ее Натальей), в начале тридцатых отправился в командировку в Баку с инспекцией, а работал он "большим начальником" в наркомате финансов. Контора, в которую он приехал с проверкой, оказалась полупустой – почти всех посадили. Дед все понял. Вернувшись в Москву, он в тот же день уволился из наркомата. Короче, способом выживания дед выбрал социальное понижение. К началу войны он работал уже мелким страховым агентом. Зато выжил, вернулся с фронта и дотянул до девяностолетия. Другой Наташин дед работал на МТС. Однажды в распутицу он поехал по делам в дальнюю деревню, а в это время за ним пришли. Бабушка собрала тюремный узелок и, стуча зубами, сидела с "дорогими гостями". Они сидели-сидели, курили-курили, решили, что дед, может, через неделю вернется – "вишь какая раскисшая дорога". Ушли. И больше не вернулись. Наташа полагает, поскольку ее собственная биологическая жизнь является, если угодно, чудом (один дед выжил "по смекалке", другой – "по погоде"), то этим подарком следует дорожить, а предков – благодарить. Спрашиваю ее, что ей говорят оба ее деда. "Надо вовремя смыться, – отвечает, – надо уметь вовремя почуять момент..." Она уверена, что могла бы начать жить в другом месте и "с нуля". Спрашиваю, не собирается ли менять страну. Нет, говорит. Но уже поменяла... профессию, занялась рекламным бизнесом тогда, когда этим еще никто не занимался.
- А если бы Наташа не знала тех историй?
"А если бы он вез патроны?" Важно, что их ей по-доброму рассказали бабушки, причем та, у которой муж работал в наркомате, развелась с ним, однако внучке, "в какие времена мы жили", поведала.
- И семейная жизнь Натальи как-то зависит от этих историй?
А как же не зависит? У женщины, которая говорит, что два ее деда умели смываться, конечно, есть ощущение, что муж в любой момент поднимется а крыло. Более того, она уверена, что умные мужики всегда смываются!
- Получается, что мы – заложники своих ближайших и дальних предков? У тысяч деды не успели "смыться"...
Конечно, мы все заложники. Мы заложники пятого и четырнадцатого годов, семнадцатого и двадцать девятого, тридцать седьмого и сорок первого... Дальше продолжать? Но я полагаю, наша личная ответственность состоит в том, что мы с нашими мифами делаем. Это можно сравнить с наследственностью: мы не несем ответственности за врожденный дефект, но мы ответственны за выбор профессии и образа жизни. Однажды у нас на семинаре женщина "разговаривала" со своими дедами, один из которых воевал за "красных", а другой – за "белых". Она тогда замечательно сказала: "Я знаю, что гражданская война была и я не могу это отменить, но я могу прекратить эту войну вот здесь", – и она прижала руки к груди.
- Вы как-то рассказывали о девочке, которая в двенадцатилетнем возрасте узнала, что мама не хотела ее рожать, едва не сделав аборт. Как жить с таким знанием? Она – не заложница ситуации?
У каждого есть выбор. В конце концов есть то, что никакая семейная история не отменяет: все мы умрем, все мы абсолютно одиноки в этой жизни, мы свободны распоряжаться ею, как захотим, и никакого готового смысла в жизни нет, мы его можем только создать. И если женщина, которая знает, что мать хотела ее убить в своем чреве, воспитывает сироток, то это ее выбор. И я полагаю, что в этом есть некая связь. А ведь могла бы стать злобной теткой, ненавидящей весь мир.
- Многие опасаются заглядывать в прошлое своего рода – уж больно мрачные тени мелькают там.
Мне приходилось с этим сталкиваться очень часто. Даже если кому-то кажется, что в его роду не было светлых фигур, я совершенно точно могу сказать, что, скорее всего, до него дошли не все послания. Потому что в каждом роду есть свой сумасшедший и свой злодей, свои святые и свои шалопутные, красавицы и герои, люди кротости неизъяснимой... Род – это очень много. Я часто советую людям: если в вашей семейной истории совсем уж душераздирающие сюжеты, если думать о своих реальных предках очень тяжело, а расспросить уже не у кого, почитайте историю чужого рода – и в вашем сердце обязательно что-то отзовется, могут даже исцелиться какие-то раны. Это одна из причин популярности мыльных опер, в которых разворачиваются волнующие, загадочные судьбы нескольких поколений одной семьи. Человек, который старается узнать побольше о прадеде, на самом деле делает что-то, наверняка отвечающее желанию этого предка. Религиозные люди утверждают, что поминовение усопшего меняет засмертную судьбу его души. Если отойти от буквального религиозного толкования, то в каком-то смысле не только предки на нас влияют, но и мы на них. Познакомившись со своими пращурами – достойными или страшными – лишний раз понимаешь, какое чудо то, что мы есть, мы живы, и как много всего могло случиться, чтобы этого не произошло. А коли это произошло, может, это не случайно и, может, стоит отнестись к факту нашей жизни, как к подарку.

Беседу вела
Галина КАЛИНИНА
Журнал "Смена", май 2002 г.